ПУТЕШЕСТВИЕ В ПРОШЛОЕ БЕЛАРУСИ. Часть 3. МЕДВЕДИК

Однажды ранней весной в Карелии, когда на озерах еще лежал прочный лед, но снег в лесах уже почти сошел, я отправился в гости к своим новым друзьям Славе и Антону аж за 14 километров от дома через болота. Хотя дорога была неведома и излишек подстреленных тетеревов в рюкзаке весил пуд, я совсем незаметно прошагал это расстояние, руководствуясь хорошо заметной стежкой на девственном брусничнике и мхах. Болота были несложны для преодоления, только в одном месте стояли прислоненные к дереву 4-метровые доски. Намек я понял, взял в руки доску. Началось серьезное болото, но уверенность, которую давала длинная доска, позволила пропрыгать эти 2 километра без купания. Наконец, я увидел крохотное зимовье, окруженное с трех сторон ледяной подковой полутораметровой высоты. Рядом возвышался большой холм, а чахлые сосенки уступили место огромным вековым соснам. Очень красивое было место, но, наверное, сильно комариное летом, не продуваемое ветрами.
Встретили меня две малюсенькие брехливые шавки, которые почтительно не лезли кусать за сапоги, но истово выполняли роль звонков. На пороге молча лежал огромный кобель, карело-финская лайка. На морде у него было написано, что он не звонок, а при делах. Слава и Антон выскочили из зимовья с ружьями, но, увидев меня, успокоились и цыкнули на собачек. Лайка, а звали ее Боцман, «с хрустом» потягивалась и широко зевала, ожидая, пока закроется дверь и вновь можно будет занять «коронное место» на пороге.
– Привет, от кого оборона?
– Медведи повылазили, каждый день прут к леднику. В лес ходим по очереди.
Оказывается, ледяная подкова вокруг дома являлась холодильником, в который были вморожены куски лосятины и медвежатины. Дверь в нем «открывается» топором и как можно реже, а закрывается ведром воды. Добывают зверя только тогда, когда начались устойчивые холода, надежно замерзли ламбушки и болота, но до глубокого снега. Когда лихозимье и снега по грудь, уже не до охоты. Берут одного большого жирного медведя и одного большого сохатого. Когда запас сделан, охота прекращается. Зимой ледник регулярно поливают водой, растят. Это запас на троих мужчин и для собак и котов, его нужно съесть до конца мая, потом холодильник «выключится».
– Конечно, залезли в самый медвежий угол.
– У нас не угол, а проход, – обиженно заявил Слава. – Вон тропа дальше уходит к Димке. У него действительно угол. 21 километр отсюда. Как он ходит за мясом, когда нет льда, сами не знаем. Пошли раз к нему, выкупались оба в болоте. Хорошо, что были вдвоем.
– Жрать хочет, поэтому и приходит, – поддакнул Антон.
– Ну так и нам же приносит всегда три пудика окушков. Просто он ловчее, моложе и привык. В прошлом году трое суток «висел» на лосе, пока не добыл.
– А что, дров-то у вас всего пара охапок?
– Дрова – дефицит. Свели весь сухостой. Летом переедем километра на 2 в сторону Христаваровки. Уже и место присмотрели. Там четыре гектара гонкой сосны усохло. Поставим дом прямо в середине.
М-да… Дом, домина, хоромы: в крохотной избушке было все необходимое для

постоянного проживания. Две самодельные кровати по бокам, бочки с моченой брусникой и клюквой, мешки и мешочки с запасами, инструменты, посуда и кухонная утварь, помятая канистра с керосином, огромная каменная четырехкомфорочная плита и множество прочего житейского барахла. Не было только свободного места. Ни вперед, ни вбок, ни вверх. К потолку тоже были густо привязаны различные вещи и запасы. На стенах были повсюду посажены полки и полочки разных размеров. Если и можно было куда-то поставить ногу, то она обязательно попадала на одного из двух огромных котов, одному из которых принадлежал Слава, другому – Антон. Над кроватями было два маленьких стеклянных окна 50х60 см. Дверь открывалась прямо на улицу. Для ружей места на стенах уже не хватило, поэтому их повесили на общий крюк от изолятора, ввинченный в центре потолка. Существует строгий регламент: первым вешается ружье худшего стрелка, далее по табели о рангах и последним – от лучшего. Тогда, при необходимости, первым хватает ружье лучший стрелок, от него толка больше. Медведя стрелять, конечно, не собирались, но и собак ему отдавать тоже не хотели. Мне было очень приятно, что мой пугач повесили последним, хотя я этого «не заметил»…
Воздух в зимовье был на удивление свежим. Немытыми мужиками не пахло. Только чуть слышался керосин и будили аппетит пучки сушеных трав.
– Зачем эту вонючку в хате держите?
– Медведь ее мнет на улице, но запах не от канистры, а от лампы. Давай шевелиться. У нас кроме тушеного мишки ничего нет. Антон, окуней разувай, а ты берись за тетеревов. Я на печке.
Переход занял у меня более 4 часов, да и вышел я очень поздно. Было уже далеко за полдень. Закипела работа. Посыпались перья и окуневая кожа.
Антон «разувал» килограммовых окушков по-фински, не скоблил. Делал два надреза, ухватывал пальцем и ножом кожу и мгновенно ее снимал вместе с чешуей, потрохами, головой и жабрами. На 15 окуней затратил 5 минут. Не торопясь! Потом он посмотрел на мою затянувшуюся схватку с тетеревом и показал как надо: 6 надрезов, рывок. Кожа с перьями, лапы с окорочками, крылья, хвост и шея – все улетело. Разрез по хребту, раскрытие. Сердце и пуп в дело, остальное вон. Отбить парой ударов бревнышком на колоде. Грудина не разрезана. Все. Полторы минуты! Бросай на шипящую сковороду.
Собаки почтительно глотали слюни в стороне, под руку не лезли. Уже через час мы сидели на кроватях и мешках, вокруг бочки с остатками брусники, и по чуть-чуть цедили спиртяшку под висящими ружьями «за встречу». Раскаленная плита давала столько жару, что дверь пришлось открыть настежь. На столе было изобилие мяса и рыбы всех видов: жареное, тушеное, вяленое, копчености. Вместо привычного гарнира и хлеба – тарелки с брусникой и клюквой и три малюсеньких сухарика. По принадлежности расселись и коты. Строго не переходя порог, нас охранял Боцман. Шавки Шкет и Терка, густо посыпанные перьями, шумно делили под окнами наши обчистки. Убегали, наскоро с оглядкой закапывали и снова делили. Стемнело. Зажгли лампу. Неторопливо текли рассказы. Я слушал. О том, как исчез жадный хапуга, который ставил петли на переходах. Об инспекторах. О браконьере, который приезжал каждые весну и осень стрелять лебедей из СКСа в заливе у Христаваровки. О том, как Дима загнал за трое суток лося. Очень смешное о том, как Стафеич чуть не сбросил в озеро дежурный вертолет. Если обо всем этом написать, то получится очень толстая книга. Все мужики в этом медвежьем углу душой приняли старинный карельский закон Стафеича: бери у природы ровно столько, сколько необходимо, но не более. И нет сюда хода браконьерам, хапугам и фальшивым бумажным законам.
Слава уступил гостю свою кровать. В ответ на мои извинения за доставленные неудобства он успокоили меня тем, что они привычные. У них 3 недели прожил сотрудник питерского зоопарка, который хотел поймать маленького медвежонка, но не смог. А вчера, когда пришлось далеко идти за сухостоем, Шкет обнаружил брошенную из-за вешней воды берлогу всего в восьмистах метрах от зимовья. Ночью, во сне, я увидел вздувшегося огромного лося, а рядом с ним медведя, которые погибли от двух браконьерских петель на узком переходе между ламбушками, а в толще прозрачной воды плавал виновник – беленький «утонувший» хапуга.
Еще затемно Антон убежал в тайгу и свел собак, а я попросил Славу показать берлогу. Ни разу не видел, где медведи зимуют. Она оказалась действительно «в двух шагах» от зимовья. Наш короткий путь прошел по сухому бору среди больших камней и сосен. На этом участке Слава показал мне 4 свежих медвежьих почеса на впечатляющей высоте. Вот и место: на холмике булыжник размером с половину нашей избушки, к нему притиснулась огромная сосна. Дыра под корнем, напротив непротаявший сугроб.
Я повесил ружье на сук и полез. Славик заглядывает сзади. Со света глаза ничего не видят. Вдруг рефлекторно дергаю назад голову, в сантиметре от носа просвистела медвежья лапа. Огромные когти, которые я почему-то очень хорошо рассмотрел и запомнил, были повернуты перпендикулярно, как зубья у грабель. Даю такой резкий реверс, что подминаю под себя Славу, и мы оба оказываемся глубоко в мокром снегу и на спине. Он снизу с ружьем, я на нем вверх тормашками. Оглушительный рев. Трещат кости, медведь вылезает прямо по моим ногам. Тут же кто-то маленький ревет басом, лезет, да еще и куснул, зараза! Больно!
Больно, зато быстро вскакиваю. От нас размашисто катит крупная медведица, и, что самое поразительное, прямо под ее брюхом, как привязанный, бежит маленький медвежонок. Срываю с сучка ружье. Однако не стреляю – она и так убегает. Встает из сугроба Слава без шапки, без ружья, но с огромной финкой в руке:
– Смотри, смотри, как медик бежит!
– Брошенная, блин!
Далеко отбрасываю ружье и пру на него, а он выставил перед собой нож, отступает. Бледный, готовый к обороне и нападению. Глаза стеклянные, невидящие. Отвлекает новый рев. Из дыры выскакивает второй, запоздалый, медвежонок. Голова в такие моменты не успевает, зато тело работает, как автомат. В прыжке подминаю его под себя. Укусов и ударов не замечаю. Хватаю за холку, встаю. От грозного, совсем не жалобного, рева закладывает уши. Лапы рассекают воздух, щелкают зубы. Пленник извивается, дергается. Минута, две. Начинаю понимать, что произошло. Глаза Славы перестают быть стеклянными. Он перекрикивает рев:
– Не отпускай, в Питер! Питер!
Отдаю ему пленника. Он несет его за холку на вытянутой руке. Наконец, приходит страх. Я в этом плане всегда торможу, запаздываю. Трясущимися руками поднимаю шапку, собираю ружья, продуваю от снега стволы. Заряжаю пулями и иду сзади, как конвоир. Или как вор. Все время оглядываюсь, проще сказать, двигаюсь задом наперед. Медвежонок грозно ревет не переставая.
Через десять шагов я уже проникся к нему уважением и нежностью. Никакой он не «медик», а Медведик – малыш с настоящим медвежьим характером, эдакий «мужичок с ноготок». Ну что же, что проспал, с кем не бывает! От такой доброй мысли и руки перестали трястись.
Славе тяжко, правую руку он подпирает левой. Всего 800 метров, но может и не донести. Этот лохматый зверек тяжелый, более пуда будет, а еще и дергается. Остановиться и передохнуть невозможно. Но вот и дом. Слава распахивает дверь, бросает ревущего медвежонка. Почти синхронно с этим раздается звон стекла. Это коты выбили оба окна и пулей бегут в тайгу. Мы перекрываем своими телами окна, а Медведик в темпе разрушает имущество. Гневно рвет мешки, подушки, переворачивает кастрюли, срывает полки. Рев, звон, грохот, угар, мука, перья, вата клочьями. Кричу:
– Как поросенка! Мешок!
Славик сразу понял, прикрыл канистрой окно, схватил мешок с остатками кускового сахара, кинул туда нераспечатанную пачку печенья. В этот момент в дом ворвался Антон. С огромным трудом и множеством новых травм мы засунули в мешок Медведика, надежно завязали и повесили вместо ружей на центральный крюк. Прошла минута, рев прекратился, послышалось хрупанье и сопение. А скоро он крепко заснул. Малыш есть малыш…
У крыльца молча смыли свою кровь с рук, а мне пришлось и штаны снимать, т.к. укус первого медвежонка, пришедшийся выше колена, сильно кровоточил. Перевязали друг друга чем бог послал. Но йод был, колено было цело. И то хорошо. Обе мои голени уже красно-синие, поцарапанные – медведь на ноги наступил. Но кости целы.
– Я вашу возню за 4 километра услышал, бегом бежал.
– Медведица была. Муравьиная.
– Что за муравьиная? – это уже я спросил.
– Муравьиные миролюбивые, мелкие. Вот если бы была бурая… Она бы не убежала… Ты зачем на меня попер?
– Не знаю. Наверное, злой был.
– Я от удара зрение почти потерял, вдруг туман красный пошел, думал: медведь на меня идет. Ведь мог и зарезать. Давай иди скорее в Ушково, дашь Володе записку. Пусть бежит в Кивятозеро, чтобы вечером ушла телеграмма в Питер. И стекла в размер пусть закажет в Беломорске, чтобы к следующей отоварке привезли в магазин. Мы тут сами справимся.
– Приду на днях с фотиком.
Питерская телеграмма имела такой текст: «Весь апрель никому не верь. Слава». Превозмогая боль, я спешно ковылял по лесу, кутаясь в подранную куртку. В голове всю дорогу крутилась лишь одна мысль о том, как хорошо, что в Карелии есть не только бурые, но и неизвестные науке «мелкие» муравьиные медведицы; рука крепко сжимала заряженное пулей ружье.
Лишь через неделю, когда утихла боль в помятых ногах, мы пошли фотографироваться с Медведиком. За это время он прижился-обжился, получил место в промежутке между плитой и стенкой, признал Славу кормильцем, ел с рук и смешно вытягивал губы трубочкой, как будто хотел поцеловаться. Обиженно ныл, если его дразнили куском печенья. На нас очень недоверчиво сверкал глазками из дальнего угла, но совсем не боялся. Хотелось его погладить, потрепать. Но остановил Антон, которого Медведик не признал. Показал перевязанную руку – тоже пытался дать ему печенья, но в благодарность лишился большого куска кожи и мяса ниже локтя. Медведик сделал это одним ударом своей лапы. Вот вам и нежный, пушистый малыш, коготочки-то уже по 5 сантиметров и сила медвежья!
Он не хотел выходить на солнышко, не хотел увековечить себя для истории, упирался, кусал цепь. При этом, наверное, чуть-чуть поранился, почувствовал вкус крови во рту и озверел. С ревом пытался ухватить ближайшего за ноги, но не смог, тогда ухватил небольшой пенек, который успешно вывернул из земли, превратил в щепки и таким образом успокоил нервы.
За неделю коты из тайги так и не вернулись. Шавки, увидев медведя, отбежали метров на 100 на холмик и оттуда истошно лаяли. Один Боцман молча ходил вокруг и поглядывал на нас, ожидая разрешения к схватке.
– Классная лайка! Зверовая.
– Забирай! Будешь кормить, будет при тебе. А тут его медведица может порвать, почти каждый день подходит, а он на нее бросается. Когда уедете, он сам прибежит к нам.
Ну раз мой друг, которого все тоже звали Боцманом, застрял в Минске, то будем считать, что собаке повезло с кличкой. Я ухватил пса за мощный лохматый загривок, потрепал. Он не огрызнулся – понравилось, видимо, хорошо понимал людские мысли. Стал ходить рядом со мной. За это получил печенье и заулыбался всеми своими красивыми зубами и вывалил от удовольствия язык.
Дальнейшую судьбу Медведика я знаю из переписки со Славой. Зоопарк затянул оформление документов аж до начала августа: то один важный автограф был в командировке, то другой в отпуске и т.п. Слава, Антон, Дима, Володя и Марина половину отоварки брали печеньем и конфетами. Рыба, мясо, присмаки: на таких харчах Медведик утроил вес и создал в зимовье неистребимый запах зверинца. Этим он выселил котов на чердак, а хозяев на улицу. Стало непонятно, кто кого водит на цепи: Слава – Медведика или Медведик – Славу.
Представители зоопарка приехали к озеру Ушково на парковой машине, в деревню их перевез на катере Стафеич. Медведя привели с зимовья и заперли в бане. Прибыл целый ящик водки. Сели пить. А Медведик выставил окошко и ушел по-английски, не попрощавшись. Его потом видели несколько раз вместе с мамой и братом, но назад к Славе он не подошел. Медведица вовсе нас не испугалась, т.к. залегла на зиму в той же берлоге, но уже одна. Медведику пришлось самостоятельно строить свою зимнюю квартиру…